В Санкт-Петербургской филармонии лекцией о Рихарде Вагнере открылся авторский цикл лекций Надежды Маркарян «Великие дирижеры прошлого». Лекции бесплатные, для их посещения требуется предварительная регистрация. Цикл проходит в рамках работы Музитория – новой образовательной площадки Санкт-Петербургской академической филармонии. Своими соображениями о режиссерской профессии поделился художественный руководитель Санкт-Петербургской Филармонии Юрий Темирканов:
На концертах Караяна с первых мгновений становилось ясно, что текст выучен на репетиции. И настолько хорошо, что дирижер свободен от тактирования, то есть, грубо говоря, не должен, отбивая такт, определять темп и пульс исполнения взмахами палочки. Караян мог организовать коллектив такого высокого класса, что он вместе с ним музицировал, он даже мог при этом дирижировать с закрытыми глазами. У него были гениальные руки, в молодости, как можно судить по записям, он дирижирует «по-крестьянски», но к старости стал сдержанным в движениях, дирижировал не тактом, даже не пульсом музыки, а «смыслом». Он заставлял музыкантов быть одним организмом, не играть свою партию, не слушать других, а мучиться, чтобы сыграть вместе, а смысл им подкидывает дирижер.
В дирижировании и вообще в музыке со временем скорее меняется психология исполнения, не техника. Хотя, конечно, она тоже в какой-то степени. Но больше психология. Когда слушаешь старые-старые, первые записи великих музыкантов, они кажутся немного наивными, странными. Особенно это касается пианистов, скрипачей. Время диктует человеку, как воспринимать музыку. Как, наверное, и литературу. Вот «Войну и мир» я читал вынужденно в школе, потом через 10 лет прочел еще раз, затем — через 20. Потом «Анну Каренину». И все это разные книги. Они все умнеют, а мы тянемся-тянемся и до конца не можем понять…
Ужас нашей профессии в том, что нет точных рецептов. Нельзя сказать: вот единственно правильный способ дирижирования. Есть люди, которые делают все наоборот, и у них все получается. В нашей профессии все субъективно.
Дирижирование — это особый язык. Его невозможно расшифровать. Так, вы не можете объяснить, как вы ходите, механику шагов — усилий костей, мышц. Это нельзя рассказать — как, так сделала природа. Если вы начнете обдумывать, вы просто не сможете ходить. Просто один дирижер делает это так, очень пластично, элегантно, другой иначе, проще, потому что он от природы неловок. Есть ведь музыканты, которые не могут спеть мелодию, а играют прекрасно. У нас нет точных определенных жестов, и каждый дирижер это делает по-своему. Но в принципе музыканты понимают, чувствуют все, что я им хочу сказать, хотя это странно, наверное. И нужно давать им чуть-чуть подсказку наперед, иначе не покажешь дорогу, куда им идти. Когда я начинаю говорить, я знаю, что хочу сказать, знаю конец предложения, которое я произношу. Также и в музыке я знаю, как продолжить начатую мысль.
Музыка, теория музыкальная имеет много общего с математикой. Есть законы соотношения звуков, тождественные математическим, абсолютно непререкаемым законам. Недавно прочитал книгу Антона Григорьевича Рубинштейна. Я не знал, что он такой пронзительно умный человек. Он говорит, что музыка словами унижается… Музыка — искусство выше слова. Это самый абстрактный жанр из всех искусств…
В музыкальной школе мы с друзьями, как только появились долгоиграющие пластинки, стали заядлыми коллекционерами, старались не пропускать интересные новинки. И когда кто-то из нас приносил какую-нибудь свежую запись, начиналась игра: нужно было на слух определить век, страну, композитора. Когда наши уши научились слышать, мы усложнили задачу: век – страна – композитор – дирижер. И, оказалось, в записи различие дирижерских стилей почти не чувствуется… В конечном счете, дирижер — это не тот человек, который рассказывает вам что-то свое. Он растолковывает чужую мысль, и вы можете узнать, чья она, потому что изменить мысль нельзя. Сравнивая запись одного и того же произведения, вы вправе сказать: это убедительно, это — нет. Но главным действующим лицом, конечно, остается композитор. И только гениальный, своеобразного мышления человек может поставить на сочинение свою печать. Такими были два-три дирижера. Тосканини, например, стиль которого я всегда узнаю. Он был «человеком без кожи» — все слишком остро, обнажено, нервный, очень тонко чувствующий музыкант. И совсем иной Фуртвенглер. Мудрый, настолько мудрый, что позволял себе дирижировать медленную часть очень медленно — и вам не было скучно. В этом исполнении всегда чувствовалась настоящая мысль.
Профессия дирижера — это шаманство какое-то. Почему? Я сам хотел бы, чтобы кто-то ответил мне на этот вопрос так, чтобы больше к нему не возвращаться. Но, думаю, это невозможно. В искусстве вообще много загадок. Я не всегда понимаю, почему на репетиции музыканты и артисты схватывают мою интонацию с полуслова. А бывает, что и одного взгляда довольно, чтобы испытать счастье взаимопонимания и общего восторга от музыки. Дирижеру необходимо осознавать, почему он делает так, а не иначе, и он обязан убедить музыкантов в своей трактовке и сделать их исполнение не формальным, а разумным. Музыкант должен понимать, почему его просят выполнять те или иные нюансы именно данным приемом. Но иногда возвращаешься домой после длительных изнуряющих репетиций, а на душе тревожно или еще хуже — пусто. Не донес, не смог… И не спишь, мысленно листаешь партитуру, ищешь ту волшебную ноту, тот знак откровения…
Дирижер, по моему представлению, прежде всего проповедник. Проповедник красоты, добра, истины, любви.
Когда я собирался стать дирижером, по молодости не намечал таких задач, но потом понял: дирижер не только исполнитель, не только артист, это еще и миссионер, потому что с концерта и спектакля человек должен уйти лучшим, нежели пришел на него. Тут одним «шаманством», только интуицией и вдохновением не обойтись. Чтобы все это проповедовать, надо многое, очень многое самому знать и уметь, и быть хорошим психологом. Иначе как выйти перед огромным количеством музыкантов, которые смотрят на свое дело как на работу, и каким-то образом, всеми правдами и неправдами суметь повернуть их мироощущение. Хотя бы на время призвать их к тому, чтобы они не работали, а служили этому делу, музыке, потому что самое великое искусство в мире — это музыка. И неважно как — силой, лаской, хитростью, главное — заставить их принимать участие в происходящем, забыть, что они работают за зарплату, разбудить в них возвышенное, идеалистическое. Потому что, по моему убеждению, то, что мы делаем, — это служение. И это ощущение всегда должно присутствовать в оркестре, в театре.
Фрагмент из книги «Юрий Темирканов. Монолог». Расширенное, дополненное и исправленное издание книги планируется к выходу в петербургском издательстве «Скифия» в декабре, к 80-летию Ю.Х. Темирканова. Фрагмент публикуется с любезного разрешения правообладателя.