Писатель Андрей Аствацатуров: 

Ушел Владимир Войнович, человек с вечно обиженным лицом. Да, конечно, с ним плохо поступили, отвратительно даже, и он обиделся. Имел, в конце концов, право. Он начинал как шестидесятник, автор очень талантливых рассказов, где советский человек выглядел пафосно-справедливым или трусливым, но всегда психологически многомерным и сложным.

Но обида на СССР росла, а вместе с ней рос соблазн укоризны. С обидой писатель волен поступать по-разному. Он может ее превратить, извиняюсь за Шекспира, «into something rich and strange», в нечто нечеловеческое, и тогда мы получим «Божественную Комедию» Данте. А можно поступить так, как поступил Войнович, то есть оставить ее такой, какая она есть, мелкой, ситуативной, чисто человеческой, имеющей адресата. Не выдали шапку, не дали квартиру, отказали в публикации — Войнович начал сатирически сердиться. И уже не было желания измерять натуры мерзавцев — нужно было поскорее свести с ними счеты, вооружившись художественными приемами. В ранних текстах он еще как-то пытался направить свою обиду на человеческую природу в целом, а потом заторопился, захотел сладкой мести — взял да и направил ее на конкретных советских типажей, начальников, стукачей, солдат, на своего брата-писателя. В итоге он рос как писатель. Образы делались сильнее, ярче, еще сильнее, еще ярче, пока не превратились в застывшие плоские гротески.

Это выглядело поучительно, талантливо, смешно и главное — эффектно. Но также плоско, приблизительно, а порой и по́шло. Постепенно яркость потухла и остались голые схемы. Все становилось вторичным, скучным. Войнович давал интервью, одни и те же, где была укоризна, такая сладостная, где он муссировал прежние обиды, обличал давно забытые тени. Он производил на меня впечатление человека, который выдумал страну, которой никогда не было, и люто возненавидел ее. Острота его текстов стачивалась, он эпигонски воспроизводил сам себя, замкнувшись в своем гротескном мире, в то время как жизнь текла своим чередом, и его проблемы уже не были моими.

Он куда-то исчез, пропал. И снова вышел на сцену, когда появился новый повод для обид. На сей раз его не устраивали нынешние власти. Я за него даже порадовался — человеку хотя бы есть чем жить.

Но Войновичу как никому другому удалось подарить мне радость и смех. Я хохотал в голос, когда читал первую часть «Чонкина», я зачитывал родителям, друзьям пассажи из этой книги. И за эту радость я ему искренне благодарен.